Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный] - Анджей Сапковский

– Угу. Есть только два эти рода. Ну и что?

– Ничего. Пока что.

– Пока что, – Чапек поднялся, – я иду спать. Спокойной ночи, братья.

– И тебе, брат.

Огонь в камине уже не потрескивал: только помигивал, то вспыхивая, то угасая. Прялка тоже молчала. Старуха не пряла. Сидела неподвижно.

– Да уж, досталось энтому замку, – проговорила она неожиданно. – Он Михаилу Архангелу посвящен, годков сто и пятьдесят стоит, годов сто и пятьдесят здешние Маркварты кличутся панами из Михаловиц. А ноне… И чтоб такая голытьба… Боже, Боже… На моей памяти здесь короли гостили… А теперь? Позор!

– Не ври, бабка, – сказал, к удивлению уже немного сонного Рейневана, Шарлей. – Нехорошо это, на краю могилы-то. Не видела ты, старая, в жизни своей короля. Разве что Ирода в кукольном-то вертепе.

– Сам ты старый, и чтоб у тебя язык отсох. А я более королей видела, чем ты дукатов.

– Где, хотелось бы знать.

– В Видне, дурень! – Бабка выпрямилась на табурете. – В Пасху лета Господня 1353-го съехались монархи этого света в Видень, там императ Карл, у коего тады жена, Анна Фальская, померла, уговаривался о малолетней Аннусе, племяннице свидницкого князя Волька. Ох, съехалось тады до Видня королей и господов…

– И значит, и ты там была, бабуля, а? Мед-пиво пила?

– Что ты знаешь, простолюдин? Глупец! А я… Ого, ладная была… Молодая… Первым меня сам императ Карл лапнул на галерее вечерней порой, через поручень перегнул, рубашку задрал… Бородой мне по шее щекотал, я так хохотала, что он из меня выскочил… Обозлился, ну, тады я его сразу в руку взяла и обратно куда след засунула. Ох, он ко мне тады: пришлась ты мне, маленька моравианочка, хошь, выдам тебя за лыцаря? Ну, куда мне тады было до замужества, кады столько пареньков красивеньких… Второй, – разомлела бабулька, – был Людовик, король венгерский. Пылкий, ну и пылкий же был мальчишечка… Потом глаз на меня король польский положил, Казимир Великий… Верно его назвали, ох верно, хи-хи…

– Врешь ты, баба.

– Рупрехт, палатин реньский… Староватый и к тому ж немец. От него ни любовных речей, ни комплиментов не дождешься, а только сразу: Mach die Beine breit![633] Зато Арношт из Пардубиц, архиепископ пражский, у-у-у, энтот и поговорить умел, и в деле был ловок… Ох, знал он всякие штучки и фокусы хитрые. Хорош был и Пшеслав из Погожели, епископ вроцлавский, на лежанке хваткий, ничего не скажу, поляк ведь. А портянки у него воняли так, что и сам дьявол сбежал бы… Альбрехт, князь Ракуский…

Бабка захлебнулась и раскашлялась. Прошло некоторое время, пока она продолжила.

– Но лучше всех, – пустила она слюни, – меня удобрухал тады никакой не король и не епископ, а поэт один, тосканец. Мечта, не парень. Мало того что темпераментный, так вдобавок и говорил получшее всех энтих. Ну, да и верно, кошка должна ловко ловить, а парень сладко говорить. И-хэх, как он умел говорить… Даже стихами. Звали его… как того святого из Азизу. А по прозвищу… Надо ж, забыла… Рурка? Петрурка?

– Может, – вставил Рейневан, – может, Петрарка. Франческо Петрарка?

– А что, может, может, – согласилась бабка. – Может, сынок. Кто опосля стольких лет вспомнит?

Глава девятая,

в которой Рейневану приходит в голову гениальная идея, в ходе реализации которой он узнает себе цену. Тот факт, что в конце главы цена эта в ускоренном темпе возрастает, должен был бы его в принципе радовать. Но не радует.

Шарлей совершенно изумил Рейневана. Выслушав основы гениального плана, не ехидничал, не насмехался, не называл его шутом и чурбаном, даже не постучал пальцем по лбу, что в их дискуссиях ему случалось делать довольно часто. Выслушав положения гениального плана, демерит спокойно поставил на стол кружку пива, которым запивал сухомятку, встал и молча покинул помещение. Не прореагировал на призывы, даже головы не повернул. Даже не пнул собаку, путавшуюся у него под ногами, а перешагнул через нее с вызывающим опасение спокойствием. Просто встал и ушел.

– Я его немного понимаю, – покачал головой Ян Чапек из Сана, появившийся в замковой кухне как раз вовремя, чтобы успеть выслушать принципы гениального плана. – Ты опасный человек, брат Белява. Был у меня дружок, тот частенько высказывал подобные идеи. Часто. И был он весьма серьезной опасностью. До недавнего времени.

– До недавнего?

– До недавнего. В результате его последней идеи его колесовали на рынке в Локте, год тому назад во время празднования дня святой Людмилы. Вместе с ним казнили еще двоих. Бывают идеи, которые вредят не только их авторам. Окружающим тоже. Увы.

– Мой план, – слегка надулся Рейневан, – наверняка никому не навредит, хотя бы потому, что выполнять его буду я сам. Рисковать буду только я. Лично.

– Но зато очень.

– А у нас есть выход? Нету! Таулер все еще лежит бездыханным, и даже если встанет, то ты сам сказал, брат Чапек, что секретный подземный ход в Троски – вымысел, что это ничего нам не даст. Время не терпит. Надо что-то предпринять. Мой план проникновения в замок я считаю вполне реальным и имеющим серьезные шансы на удачу.

– Ого!

Рейневан нахохлился.

– Пан де Бергов – немец, – принялся он подсчитывать на пальцах. – Пан фон Догна – тоже немец. Гуситам, взявшим в плен юного Койшбурга, кстати, тоже немца, до Троски значительно ближе, чем до Фалькенберга. Совершенно нормально и логично, что они пошлют кого-нибудь с требованием выкупа к де Бергову. Ибо известно и очевидно, что пан де Бергов передаст это пану фон Догне, своему родственнику.

– Пан де Бергов, – покрутил головой Чапек, – возьмет гуситского посла за жопу, кинет в яму. Он обычно так делает.

– Гуситы, – торжествующе усмехнулся Рейневан, – знают, что он так делает. Уже знают, что при переговорах с ним клятвы ничего не значат, что можно не придерживаться рыцарского слова. Поэтому в качестве посла они используют человека совершенно стороннего. Иностранца. Случайно болтающегося по округе бродячего поэта из Шампани.

Чапек ничего не сказал. Только воздел очи горе. То есть к кухонному бревенчатому потолку.

– Странствующий поэт из Шампани, – покрутил головой Самсон. – Ох, Рейнмар, Рейнмар… А ты знаешь хотя бы три слова на языке франков?

– И даже больше, чем три. Не веришь?

Par montaignes et par valeesEt par forez longues et leesPar leus estranges et sauvagesEt passa mainz felonz passagesEt maint peril et maint destroit…

– В меру свободно, – вздохнув, согласился Самсон. – И акцент, признаюсь, тоже сносный. А выбор фрагмента романа… Ну что ж, исключительно удачный и соответствующий обстоятельствам.